— Да, — печально сказал он. — Ты это выражение запомни и, когда увидишь его в зеркале, коли себя булавкой.

Это полный облом. Ничего не выйдет.

— Разденься, пожалуйста, — в отчаянии попросил он.

— А больше ничего не хочешь? — зашипела оскорбленная его предыдущими словами Наташка. — За раздевание, между прочим, деньги платят.

— С тобой, конечно, так и было.

Сергей достал из кармана сто рублей и положил перед надутой девушкой. Ее взгляд тут же посветлел. Она без ломания и стеснения стянула платье и осталась в голубых трусиках. Тоненькая, довольно широкоплечая, с маленькими грудками. Все вполне, но не в этом дело. Сергей вышел в коридор, покурил. Затем решительно расстегнул и вытащил из джинсов широкий солдатский ремень. Сделал свирепое лицо и ворвался в комнату.

— Ой, — тоненько взвизгнула Наташка и, схватив лежащее рядом платье, судорожно прижала его к груди. Она подняла на Сергея ставшие огромными глаза, нежный рот беспомощно приоткрылся. Она застыла, боясь шелохнуться. Чудесный выросший ребенок, увидевший жестокость мира. Он успел сделать пять кадров, прежде чем она пришла в себя, успокоилась и спросила:

— Ты что, совсем ох…?

Разрядка наступила. Она перестала позировать. Убедившись, что ей ничего не угрожает, она ходила в трусах по комнате, лежала на диване, разглядывая фотографии на стенах, пила пиво из бутылки, одевалась, опять раздевалась и даже мылась под душем. Все это время Сергей снимал. Уже стемнело, когда он подумал, что, возможно, сделал неплохую работу. Тут он заметил, что Наташка не собирается уходить.

— Нам пора, — сказал он ей почти нежно. — Я здесь не живу, — он протянул ей пятьсот рублей. — Мало, но это только аванс. Если снимки пойдут, я обязательно заплачу тебе с гонорара. Оставь телефон. Может, еще поработаем.

Наташа явно не думала, что это мало. Она зажала деньги в ладони и мысленно улетела далеко из мастерской. Туда, где мается от безденежья веселая компания непутевых друзей.

Блондин вышел из метро «Планерная» и посмотрел по сторонам. Из-за внезапного задания Князя он не успел почувствовать себя на свободе. Сейчас осмотрится, отдохнет. За два года здесь почти ничего не изменилось. Вот эта улица, вот этот дом. Он отсидел свой срок за ограбление квартиры. Князь обещание выполнил. Передачи были богатые и приходили регулярно. Камера отдельная, кумовья услужливые, будем надеяться, что его и с бабками не кинут. Как получит, так махнет на юг. Он открыл ключом дверь своей коммуналки и почувствовал прилив умиления. Дома. Из комнаты выползла Машка.

— Валентин, ты, что ли?

— А кто же, по-твоему? Слушай, времени не было спросить, как тут без меня? Все на месте?

— Да так. Не очень. Лидия Павловна-то померла. Теперь в ее комнате учительница живет. Английского. С дочкой. Приемной. Баба чудная, мужиков водит по объявлению. А дочка — курва.

Блондин рассмеялся.

— Ничего, Мурка, мы с тобой их воспитаем. Слушай, пожрать не дашь? Щами твоими пахнет.

Он ел на кухне щи, когда входная дверь открылась и вошли двое: женщина лет сорока в черном брючном костюме и какой-то хмырь болотный.

— Ну вот, — сказала Маша, толкнув под столом Блондина. — Это и есть Галя, наша новая жиличка. А это, Галь, сосед вернулся. С курорта. Валентин его зовут.

— Очень приятно, — сказала та. — А это Дмитрий, мой друг.

Пара прошла в комнату. «Тьфу», — сплюнула Маша им вслед.

Виктория Синельникова, в замужестве Князева, сидела в просторной гостиной своего дома в Стокгольме и тупо смотрела в стену. Полчаса назад ей позвонила подруга из Москвы и сообщила новость, от которой Вика впала в оцепенение.

— Слушай, я про вас с матерью прочитала в одной газете.

— То есть как? Что? Почему?

— Ты только не сходи с ума заранее. Там фамилии не было. Просто какая-то тетка из Комиссии по правам человека дает интервью. Ну, примеры своей деятельности приводит. Без фамилий. Ну и говорит: мы, мол, занимаемся делом одной гражданки, которую дочь четыре года назад запихнула в психушку, чтоб отобрать квартиру.

— Еще что?

— Больше ничего.

— Но если там нет фамилий, почему ты решила, что это про нас? У одной меня, что ли, мать в психушке?

— У одной тебя квартира, в которой когда-то жила Марина Цветаева.

— Так это было сказано?

— Так было написано, — не без удовольствия ответила Света.

Вечером муж должен принести билеты в Москву. Агент по недвижимости сообщил ему, что есть покупатель, дающий за квартиру их цену, и все готово для заключения сделки. Вика уже больше года ничего не слышала о матери. Да, собственно, и не от кого было слышать. Всем знакомым семьи она давно сказала, что мать умерла в больнице. Кроме Светки, конечно. Если та действительно злорадствует, то очень напрасно. Справку-то с диагнозом выдавал ее муж. Придурок Орлов. Не глядя. Теперь, если начнут выяснять, может обнаружиться главное: что врач дал заключение об опасности для общества человека, которого и в глаза не видел. Фотографию ему, что ли, надо было дать. Орлов расколется! Он, конечно, скажет, сколько и кто ему заплатил. Кому еще платили. Она, Виктория, предупреждала, чувствовала. Она же знает свою мамашу. Партизанка. Птица феникс. Только в одной ситуации та могла смириться: если бы над ней поставили надгробную плиту. Вика задохнулась от злобы. Не только на мать. Он ее обманул. Муж Славик, великий организатор, комбинатор, кровожадный ублюдок и жестокий сукин сын. Он говорил: у матери такое лечение, что она уже через месяц будет там мычать и слюни пускать. Мол, не надо никаких летальных исходов. Так безопаснее. Черные подозрения ослепили Викторию. Почему он пожалел Тамару? Он же убийца. Потому что всегда хотел ее мать. И если б она ему не отказала, ее, Викторию, он бы не пожалел.

Главный редактор толстого журнала «Элита» Виктор Петрович Голдовский задумчиво рассматривал снимки, предложенные в номер на обложку и разворот. Актрисы, актеры, звезды эстрады, модели и модельеры. Хороший профессиональный уровень и полное отсутствие поиска, фантазии. Новое слово у авторов — давать кумиров без штанов. Он, конечно, не против, но и ничего хорошего в этом не видит. Такое впечатление, что кто-то просто вырезал снимки, опубликованные в других изданиях, и набросал ему на стол. Вроде бы и отвергать не стоит, но и принимать у него нет сил. Ну хорошо. Есть у них категория персонажей, которые платят и за материал о себе, и за свои изображения на развороте. Без них они давно бы уже закрылись. Но именно поэтому на оставшиеся полосы Виктору Петровичу хочется поставить что-то необычное, по-настоящему художественное. Такое иногда бывает у Сергея Кольцова.

Он набрал номер: «Сережа, здравствуй. Голдовский беспокоит. У тебя нет ничего нового, необычного для нас? Просто девочка? С улицы? Ну все зависит… Ты сам понимаешь. Делай. Неси. Я жду».